Татуировка

Архитектура, искусство, памятники, графические изображения, язык.

Модератор: Morag

Татуировка

Сообщение Николай » Ср июн 07, 2006 4:04 pm

А. Н. Мещеряков
Татуировки: Хризантемы, драконы и молитвы
( В книге: А. Н. Мещеряков. Книга японских символов. М., 2003)

Все европейцы используют для обозначения подкожной инъекции краски чужое слово — татуировка (только некоторые особо важные ученые мужи предпочитают труднопроизносимое «дерматография»). Впервые этот термин — «татуировка» — был вроде бы зафиксирован капитаном Куком в 1769 году на Таити. Кажется, именно с тех пор морячки и полюбили себя раскрашивать. Когда долго плаваешь (служишь в армии, «мотаешь срок») в исключительно мужской компании, чего только над собой не сотворишь...


У японцев же есть свое слово — ирэдзуми. Переводится вполне доступно — «инъекция туши». У многих народов принято украшать себя татуировкой. Но у японцев уж очень замечательно выходит. Не оторвешься. Словарь Брокгауза и Ефрона, к примеру, отзывался вполне восторженно: «Наиболее совершенные образцы представляетЯпония, где татуировка носит печать такой же высокой художественности, как и японская живопись; татуировка японского простолюдина по яркости и изяществу производит иллюзию дорогого гобелена».


Это сказано о XIX веке, когда татуировки были распространены достаточно широко. Но заходя в японскую баню теперь, часто можно увидеть грозное предупреждение: «Лицам с татуировкой вход воспрещен». Оно и понятно — сейчас основными «носителями» разрисованного тела являются мафиози (якудза). Есть еще и вкрутую захиповавшая молодежь, но она-то как раз пользуется чаще всего не настоящими татуировками, которые на всю оставшуюся жизнь, а их бледным подобием — «переводными картинками»,


478
которые в той же бане и смыть можно. Как и всюду в мире, татуировка в нынешней Японии воспринимается как нечто ненормальное, чего стоит только остерегаться. Но так было не всегда. Китайская «Хроника трех царств» (конец III века н. э.) повествует о том, что обитатели Японского архипелага использовали
татуировку, которая покрывала все их тело, для того чтобы избежать проклятия бога моря. То есть считали, что рисунок, покрывающий кожу, может охранить от беды. Получалось нечто вроде неснимаемого амулета. На лицах древнеяпонских глиняных статуэток тоже виден некий рисунок, который можно принять и за татуировку.


Скорее всего, это было нечто вроде ритуальных татуировок у полинезийцев, маори и других «примитивных» народов, которые редко обходятся без них. При этом следует помнить, что обычай татуирования более распространен у южных, чем у северных народов, вынужденных покрывать свое тело одеждой чуть ли не круглый год. У чернокожих африканцев (при всей их любви к украшательству своего тела самыми разнообразными способами) татуировка особенно не привилась: не разглядеть ее на темном фоне.


В древности татуировку использовали для двух основных целей. Во-первых, в качестве некоей «визитной карточки» или средневекового герба — сложный рисунок может рассказать о происхождении человека, его родовой принадлежности и даже биографии: женат, трое детей и т. д. Кое-где отказавшегося татуироваться даже строго наказывали — все равно как совершенно беспаспортного гражданина. И, во-вторых, татуировка использовалась также в качестве наказания и для клеймения рабов — например, в Древнем Риме или Китае.


В любом случае татуировка (если она нанесена не просто для украшения) — это некий рассказ о важных событиях в жизни человека. Такая традиция «автобиографической» татуировки распространена как в нынешнем российском преступном мире (известно, что по количеству куполов на вытатуированной церкви можно определить количество «ходок» на зону), так и среди более законопослушных граждан (например, имя свое или возлюбленной).


А у некоторых племен Новой Зеландии была принята очень функциональная «наколка», изображающая карту окрестностей — чтобы ее обладатель всегда мог найти дорогу домой. В общем, в древние времена татуировка была распространена очень широко. И все-таки сведения древних китайцев о своих


479
островных соседях следует воспринимать с некоторой осторожностью. Совершенно не исключено, что, отзываясь о японцах как о народе татуированном, китайцы таким образом давали понять (в основном, конечно, самим себе), что народ на Японских островах — весьма некультурен и сильно уступает обитателям настоящей «Поднебесной» по части изящных манер. Клеймить (подходящее для контекста слово, не правда ли?) любых иноземцев именно таким образом было у них в порядке вещей (в самом же Китае до 167 года н.э. было принято татуировать преступников и рабов). Еще китайцы любили повторять о «варварах», что они на- столько бескультурны, что даже рис не выращивают и пищу руками хватают без употребления палочек.


Другие ранние письменные данные, теперь уже собственно японские, но VIII века, свидетельствуют о том, что и в японской древности татуировка якобы использовалась как средство наказания преступников. Причем одному из заговорщиков, задумавшему свергнуть законную власть, татуировку нанесли прямо возле глаз: чтобы всякий знал, с каким ужасным преступником ему приходится иметь дело.


Однако более поздние источники относительно татуировок дружно умалчивают. Или действительно такого поветрия не было, или же ревнителям словесности такие мелочи быта населения не казались достойными упоминания. На самом-то деле им многое важным не казалось, а потому и мы об этом многом можем только догадываться.


Достаточно полные сведения о применении татуировок мы имеем приблизительно с XVII века, когда японцы вовсю заговорили не только об «изящном». Источники сообщают, что в это время в разных районах Японии преступников стали отделять с помощью татуировок от остального законопослушного населения. И причем в разных провинциях и княжествах метили по-разному. Это могла быть и собака на лбу (в весьма бедном словаре японских ругательств «собака» — одно из самых страшных); и круг на левом плече; и двойная линия вокруг бицепсов левой руки (за каждое следующее преступление прибавлялось по линии) и иероглиф «аку» — «злодей». Так что сразу же можно было без труда определить, какое и сколько было совершено преступлений. А чаще всего такая татуировка наносилась на внутренней поверхности рук.

Изображение

Так метили преступников в Японии




Наказание татуировкой почиталось весьма тяжелым, ибо сразу выводило человека за пределы круга нормального законопослушного общества. При той строгости нравов, какая царила в то


480
время, с преступником не желал знаться никто. А местные полицейские частенько заглядывали в общественные бани — не моется ли там кто-нибудь из преступного элемента? Так что неприятие нынешними банями татуированных имеет за собой весьма длительную историю.


Однако в скором времени, к концу XVII века, татуировка стала не только средством наказания — она приобрела еще и характер моды. Некоторые ученые предполагают, что это произошло (хотя бы и отчасти) ввиду желания преступников спрятать «клеймо» под другой, более изощренной, татуировкой. По крайней мере достоверно известно, что настоящие «модники» тщательно избегали покрывать татуировкой именно внутренние поверхности рук — для доказательства своей непричастности к криминальному миру.


Татуировка была делом обычным и в среде куртизанок. Причем татуировались не только они сами, но и их любовники, пожелавшие связать с ними свою судьбу. При всей легкомысленности своей профессии японские куртизанки предпочитали мужчин постоянного нрава, и литература того времени частенько повествует о драмах настоящей любви, случившейся между проституткой и одним из ее постоянных клиентов. (Заинтересовавшиеся могут прочесть про это в специальном разделе, посвященном обитательницам «веселых кварталов».) Самой простой татуировкой возлюбленных были «родинки», наносившиеся на руки таким


481
образом, что при сцеплении ладоней они взаимно покрывались большими пальцами, что было возможно только при одновременном татуировании.


Существовали и любовные надписи. Обычно они сводились к предельно лаконичным выражениям верности: имя возлюбленного (возлюбленной) с последующим иероглифом иноти — «судьба», что должно было означать определенную серьезность намерений. Русский эквивалент— «любовь до гроба».


Веселые обитатели Эдо не упускали возможности посмеяться. Так, в одном из романов того времени рассказывается о незадачливом богаче, которому никак не везло в любви. Поэтому для повышения собственного имиджа он вытатуировал несколько десятков женских имен на обеих руках и даже между костяшками пальцев. Для того же, чтобы его амурная автобиография выглядела более правдоподобной, он стал сводить часть этих имен с помощью прижиганий. Чтобы все знали, сколько Любовей у него в жизни было. А с этими-то, выжженными, у меня, мол, уже навсегда покончено. При встрече с друзьями он повторял: «Эх, сколько ж боли надо претерпеть, чтобы великим любовником стать!»


Помимо любовных надписей, другим распространенным видом словесного граффити на коже были ключевые фразы буддийских молитв. Люди, разумеется, надеялись, что это им в «другой» жизни сможет помочь. В Европе благочестивые христиане тоже


482
не пренебрегали случаем, чтобы «пострадать за веру», и всячески истязали по этому случаю свое тело, но до нанесения на кожу «Отче наш» вроде бы не додумались. Разве только распятием могли похвастаться.


Несмотря на то что режим Токугава отнюдь не приветствовал татуировки и неоднократно выпускал гневные указы о необходимости прекращения этой глупой практики, особого воздействия это не возымело. Нравилось это японцам, и все тут.


Середина XVIII столетия отмечена настоящим расцветом культуры татуировок. Именно в это время и складывается тот канон, который известен нам ныне. Помимо помянутых проституток, татуировками стали покрывать свое тело артисты, люди тяжелого физического труда, приверженцы азартных игр. Не знаю как у кого, но у меня складывается впечатление, что всем им приходилось довольно часто раздеваться. Одним — для выхода на сцену, другим — в случае неминуемого проигрыша, третьим — ввиду общего перегрева организма от мускульного напряжения.


Замечательные художники регулярно запечатлевали обнаженное тело на своих цветных гравюрах. Поэтому о татуировках того времени мы имеем вполне наглядное представление. Что же до самих хозяев тогдашней жизни — самураев, то им как людям военным украшение своего тела казалось делом излишним. Впрочем, понять их можно — им своего выбритого до синевы лба и
двух мечей за поясом и так хватало: они уже и так были отмечены.


Предание гласит, что одними из первых приобщились к татуировкам пожарные в столичном Эдо. Пожары были настоящим бичом этого огромного (более одного миллиона жителей!), целиком деревянного города. Люди говорили про Эдо: «Без пожаров да без драк — как без цветиков». Было даже принято поздравлять друг друга с туманной ночью, поскольку пожары при такой погоде не столь часты[...]

Так или иначе, но пожарники без работы не оставались. Сами они очень гордились своим истинно мужским занятием (еще бы — на самих борцов сумо с дракой ходили) и в качестве подтверждения своего бесстрашия стали покрывать татуировкой почти все свое тело (работали они, между прочим, по преимуществу голыми). Свободное оттатуировки место составляло только лицо,
часть рук — от локтя и ниже, и ног — вниз от бедер. В результате получалось нечто вроде купального костюма конца XIX века.


Поскольку пожарные делали свое дело, будучи облачены лишь в набедренные повязки, всякий мог наблюдать, как они были разрисованы. Каждая бригада пожарных имела свой «фирменный» стиль, и по нему одному можно было легко вычислить, кто лучше тушит пожар. Так и слышу столичный пересуд: «Эти-то, в "хризантемах", никуда не годятся. Вот если бы "драконщики" прикатили — совсем другое дело».


Вслед за пожарниками стали татуироваться и представители других «низких» профессий. Торговцы рыбой рисовали на своем


485
теле рыбок, гейши — плектр для игры на своем любимом трехструнном сямисэне, проститутки — краба (символ цепкости, необходимой при заманивании клиента), профессиональные игроки — кости или карты. С помощью татуировки можно было обозначить и некоторые подробности своей биографии. Так, чарка для сакэ обозначала, что человек с этим делом «завязал».


Проводились и настоящие «конкурсы красоты» татуированных — с определением победителей и раздачей призов. Вот некоторые примеры татуировок, вызвавших особое восхищение зрителей. Паутина, которая покрывала всю спину. Причем одна из паутинок спускалась вниз по правой ноге вплоть до лодыжки, где притаился сам паук. Или «перекинутое» через плечо полотенце с изображением на ягодице кошки с поднятой лапкой: при ходьбе кошка начинала «ловить» конец этого полотенца.


Увлечение татуировками самого разного рода стало настолько повальным, что одной из диковинок Эдо стали считать «трудягу» без татуировки. А когда в 1868 году часть самураев подняла мятеж против официальных властей, то одним из способов остаться целым и невредимым при выяснении твоей подозрительной
личности было предъявление полицейскому своей татуировки — поскольку самураи никогда до нее не «опускались».


После падения военно-самурайского режима Токугава, который держал страну закрытой от мира целых два с половиной века, в Японию зачастили иностранцы, дорвавшиеся наконец-то до свободной торговли. Новые же гражданские власти страны были весьма обеспокоены тем, чтобы их народ не выглядел смешным в глазах европейцев и американцев. А посему и все «нецивилизованное» выметалось поганой метлой.


В частности, это коснулось и обычая татуироваться. Гражданский режим Мэйдзи был намного дееспособнее сёгуната в его последние застойные годы. И его запрет татуироваться соблюдался значительно строже. Так что для мастеров этого дела настали тяжелые времена.


Но японцы могли приказывать только японцам. Европейцы же под действие закона не подпадали. Конечно, главными клиентами мастеров татуировки были моряки. Однако и гораздо более важные персоны также обращались к их услугам. Известно, что среди них были и будущий король Великобритании Георг V, и посетивший страну в молодости будущий российский император Николай II, и даже королева Греции Ольга...


Однако для японской культуры в целом «эпоха татуировок» была закончена.


486
Но в Японии то, что было когда-то начато, окончательному искоренению подлежите большим трудом. И даже сегодня существует Общество любителей татуировок, которое регулярно проводит свои «сессии» (обычно на горячих источниках, где можно без помех продемонстрировать единомышленникам красoты своего «живописного» тела).


Настоящие мастера традиционного татуировочного дела есть и сегодня. Круг их клиентуры ограничен, но это истинные художники: работаютони по старинке, никаких ускоренных методов не признают, воротят нос от посетителя «с улицы». Мол, будьте добры, приходите с рекомендацией. Поэтому и количество их «шедевров» весьма ограничено. Один из известных мастеров татуировочного дела признавался, что за всю жизнь ему удалось раскрасить только около ста человек.


А уж если все вышло как надо, тогда мастер оставляет свою подпись на теле татуированного. Как же, профессиональная гордость. И от этой подписи до самой смерти никак уже не избавиться. Причем в компонент его имени (а вернее, артистического псевдонима) всегда должен включаться иероглиф хору, означающий: «вырезать, делать татуировку».


Для нанесения татуировки у разных народов используются разные инструменты. Главное требование — чтобы конец у этого орудия был острый. На Таити — это деревянный инструмент, напоминающий острую щепку. У маори — это кость. В Японии — связка игл. Число их колеблется от двух до двенадцати. Делаются они чаще всего из бамбука, но бывают также деревянные и костяные.


Разумеется, всякая татуировка уникальна и не может быть воспроизведена в следующий раз с абсолютной точностью. Однако существуют темы и мотивы, которые стали нормой еще с XVIII века. Таких мотивов на самом-то деле не так уж много. И здесь местные татуировки демонстрируют нерасторжимое единство с культурой в целом.


Виды японских татуировок могут быть сведены к следующим категориям: цветы, животные, религиозные мотивы, кое-какие герои старины.


На первом месте стоят все-таки цветы, воспетые в поэзии и растиражированные в живописи. Пышноцветущий пион олицетворяет собой богатство и удачу. Хризантема как растение, долго цветущее несмотря на наступившие осенние холода, призвана обеспечить ее носителю долгую жизнь (кстати говоря, не к «низменной» татуировке будь сказано, именно хризантема с шестнад-


487
цатью лепестками является гербом японского императорского дома). И наоборот сакура, цветущая по-настоящему только день или два, символизирует быстротечность жизни и спокойное к такой краткости отношение. И, наконец, японский клен — листья его гораздо меньше нашего, но зато алеют много ярче.


Из татуировок животных пользовались популярностью изображения тигра и дракона. Чего уж там говорить — каждый из них страшен по-своему, так что особых объяснений не требуется. Несколько сложнее обстоит делом с обитателем подводного царства — карпом. Как это ни странно на наш европейский взгляд, но карп на Дальнем Востоке считается годным не только на жаркое: он олицетворяет собой стойкость и мужество (нечто вроде татуировки орла в европейской традиции). Говорят, он умеет очень ловко плавать против течения и даже преодолевать пороги, а если уж его отловили, то будет совершенно бесстрастно ожидать своей участи на разделочном столе. Этот стоицизм был настолько почитаем, что именно карп стал символом «праздника мальчиков» (некое подобие обряда инициации), отмечавшегося 5-го дня 5-й луны (а ныне — просто 5 мая), когда полагалось поднимать на шестах матерчатые изображения карпов, которые мужественно развевались на ветру к полному удовольствию их изготовителей.


Среди религиозных мотивов преобладающими являются буддийские. Это и молитвы, о которых уже говорилось, и полноформатные изображения. Однако сам Будда не является героем этих картин (в отличие от Христа в терновом венце в западной традиции). Японцы изображают Нио — двух мощных божеств довольно страшной наружности, предназначением которых


488
является защита учения Будды от всяческих посягательств.


Другим популярным персонажем этого типа является бодхисаттва Каннон, которое в Индии, народине буддизма, как и все бодхисаттвы — существо бесполое, но вКитае и Японии приобретшее видбогини милосердия.


Чрезвычайна колоритна фигура Фудо — охранителя буддийского рая, держащего в правой руке объятый пламенем меч, а в левой — веревку. Меч нужен ему, чтобырасправляться с врагами учения, а веревка — чтобы вытягивать с еепомощью из беды тех, кто в том нуждается.


Один из основных признаковтатуировки по-японски состоит в том, что она покрывает собой большую часть тела. Чтобы полностью удовлетворить клиента, мастер тратит около полутора лет. Дело в том, что нормальный человек выдерживает под иглой около часа. Вот и посчитайте — подкожное воспаление проходит через неделю, а для нанесения полноформатного цветного изображения требуется около пятидесяти сеансов. Ну, и всякие непредвиденные обстоятельства тоже бывают. Такие, например, как лето — мастера его очень не любят, поскольку ввиду усиленного потоотделения вводить краску под кожу намного хлопотнее.


Поэтому-то некоторые не слишком терпеливые клиенты заканчивают дело на полпути, когда нанесен только контур, и избегаютраскрашивания — процедуры наиболее болезненной. Традиционные цвета для раскрашивания (никакой «химии» — только растительные и минеральные краски) — это черный (под кожей становится синим), красный и коричневый.


Раскрашивание — действительно самый трудный и ответственный этап. Если следовать традиционным канонам обучения, то ученику-татуировщику следует прежде провести долгое время, держа «на игле» не человеческое тело, а дайкон — японскую редьку (длиной этоткорень сантиметров тридцать, а бываети больше). Иначе ничему путному не научишься. Рассказывают также (это


489
такая специальная страшилка), чтонеумелый мастер татуировочных делспециально подмешивает в тушь кокаин, чтобы притупить боль отсвоих неловких действий.


Существуют и так называемые«невидимые» татуировки. Для них используются пигменты телесногоцвета, которые проявляются толькопосле принятия горячей ванны или в случае общего покраснения кожного покрова при избытке выпитого (для загадочного русского организма такой вариант сокрытия татуировки как-то сомнителен — нашчеловек или всегда красный, или —никогда).

Конечно, любоваться каким-нибудь пионом на своей коже — дело милое. Следует, однако, иметь в виду, что татуировка нарушает структуру эпителия — татуированными местами человек уже больше не потеет, зато потеет всем тем, что еще не разрисовано. То есть ты как бы находишься в шкуре кошки, которая, как известно, умеет потеть только подушечками на лапках. Нечеловеческое, наверное, ощущение.


А кроме того, наблюдается и еще один побочный эффект. Ведь татуированная часть тела холодна даже в самую невыносимую жару. Так что жены сильно татуированных мужчин знают находиться с ними в одной постели — все равно, что рыбу под одеялом пригреть. Ну а уж если вся супружеская пара татуирована с ног до головы... Даже подумать страшно.

http://ec-dejavu.ru/p/Publ_Mesheryakov_tattoo.html
Важно не то, кем тебя считают, а кто ты на самом деле (с)

Son but est tendre a l'impossible (c)

И солнечный луч отразится в зрачках,
Присыпанных пеплом эпох.
Нам некогда думать о наших врагах,
Кто думал – давно уже сдох. (с)
Аватара пользователя
Николай
Великий Ктулху
 
Сообщения: 294
Зарегистрирован: Пт июл 15, 2005 8:34 am
Откуда: из сумасшедшего дома

Сообщение Николай » Ср июн 07, 2006 4:10 pm

Алексей Плуцер-Сарно

Язык тела и политика: символика воровских татуировок
1. «Фрак с орденами»

Покрытое татуировками тело вора в законе является прежде всего, как это ни странно, языковым объектом. Тату — это уникальный язык символов и передаваемые в устной традиции правила их «чтения». Язык этот подобен своей эзотеричностью воровскому арго и играет похожую роль — кодирует тайную воровскую информацию от непосвященных «фраеров». Как и в арго, в котором нейтральные литературные слова оказываются наделенными особыми «узкопрофессиональными» значениями, татуировка также использует обычные, на первый взгляд всем знакомые аллегорические изображения (обнаженная женщина, черт, горящая свеча, темница, змея, летучая мышь и т. д.) для передачи «тайного» символического знания. Язык этот предельно социален, предельно политизирован. Татуированное тело вора «изображает» как бы официальный мундир, покрытый регалиями, орденами, знаками чинов и отличий. Не случайно на воровском жаргоне традиционный набор татуировок называется «фрак с орденами». Это выражение есть в словаре воровского арго Д. С. Балдаева (Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона. М., 1992). Таким образом, об изображении мундира можно говорить в буквальном смысле. Так, например, существует множество наплечных татуировок, которые изображают самые настоящие эполеты (см. тату № 554, 555, 556 данного собрания) или погоны со звездами или черепами (см. тату № 10—12 в словаре Д. С. Балдаева, С. 464). Встречаются здесь даже германские погоны армии фюрера (Там же. № 9). На теле также изображаются перстни, нательные кресты с цепочкой, кандалы, кистевые браслеты, нагрудные звезды и короны. Причем, например, поперечные опоясывающие линии на пальцах называются на жаргоне именно «перстнями».

Фактически весь послужной список вора, вся его биография воплощается в таких татуировках. Здесь все его взлеты и падения, назначения на новые должности и разжалования, тюремные «командировки» и переходы на новую «работу». Воровские татуировки — это одновременно и «паспорт», и «досье», и «орденские книжки», и «грамоты», и «эпитафии». То есть это комплекс официальных бюрократических документов. Естественно, что человек, не имеющий татуировок в мире воров, не имеет вообще никакого социального статуса, как бы вообще не существует. На воровском арго такой человек называется «петушок», то есть он мгновенно приобретает статус лагерного «чухана». Первое разделение новоприбывших в зоне — на имеющих тату «раковых шеек» и не имеющих их «петухов» (ср.: «Я попал к „раковым шейкам“ мгновенно, едва только снял рубашку. Надзиратель увидел на моем плече крестовый туз, прищурился и выразительно махнул рукой: выходи!» «Петушки к петушкам, а раковые шейки — в сторону» — так на жаргоне формулируется эта процедура». М. Демин. Блатной. М., 1991).

Человек, непосвященный в тайный смысл воровских татуировок, воспринимает их как хаотический набор случайных знаков (ср.: «Охотно татуируют себя преступники и проститутки — первые вследствие праздности тюремной жизни, стадной подражательности, желанием порисоваться перед товарищами...»Л. Штернберг. Татуирование // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. 64. С. 682). В действительности тело вора представляет собой не разрозненный набор «картинок», а целостный и сложнейшим образом организованный речевой акт. Иногда это речь человека, которая выражает его мысли, чувства или воспоминания («Мать моя, прости меня», «Не забуду мать родную!»). Конкретным сообщением татуировки могут становиться также в тех случаях, когда посылаемые ворами в зону письма татуируются на теле «гонца». Такой гонец специально «берет» на себя необходимое преступление и отправляется в нужную зону. Он становится живым письмом, его тело — прямой речью воровского авторитета.

Но чаще всего тату — это речь всего воровского мира, средство общественно-политической коммуникации, своего рода воровское СМИ (кстати, «гонец» часто тоже несет на своем теле сообщение воровского сообщества всей зоне). Татуировки становятся знаками социальной самоидентификации, общественной рефлексии, коллективной памяти. Они формируют стереотипы массового поведения, задают ритуальные правила упорядочивания воровского мира. Таковы, например, пословичные тату «Главный в зоне — вор в законе», аббревиатурные тату БОГ («Буду Опять Грабить»), ЖУК («Желаю Удачливых Краж»), ЛИСТ («Легавых И Стукачей Трамбуй»), ЛТВ («Легавый Твой Враг»), МИР («Меня Исправит Расстрел»), НКВД («Нет Крепче Воровской Дружбы»), СЛИВА («Смерть Легавым И Всему Активу»), УСОРВ («Умрет Стукач От Руки Вора») и т. п. В таких татуировках представлен целый кодекс законов воровского мира, задающий их носителю правила его поведения на будущее и правила интерпретации его прошлого.

Некоторые татуировки могут восприниматься как голос внешнего мира, обращенный к человеку («От судьбы не уйдешь»). Некоторые указывают на то, что человеку предстоит пережить (ОГПУ —«О, Господи, Помоги Убежать»). Подобные тексты способны структурировать будущее, так как воспринимаются самим человеком как программа поведения. Таким образом, татуированное тело способно упорядочивать жизнь, строить судьбу. Человек, таким образом, оказывается полностью зависим от знаков тату. А поскольку у татуировок есть определенный «ритуально-магический» . подтекст, в явственной форме проступающий в различных оберегах, в таких, к примеру, тату, как «С тобой Бог», то можно говорить о том, что татуировки в определенном смысле превращают человека в героя собственного воровского «мифа». Когда живой человек превращается в персонажа из мира тату.

Известно, что в воровском мире человека, присвоившего себе наколки вора в законе, убивают. Такие татуировки могут исчезнуть только вместе с человеком или частью его тела (Ср.: «Если узнают, что наколка ложная и сделана ради куража, лютая разборка ждет нарушителя конвенции, от отрубания пальца с неправедным перстнем до превращения его в презираемого всеми „петуха“». Столица. 1991. № 1). Другие типы недостоверных, но менее «высокопоставленных» тату удаляются вместе с кожей, но их владелец может остаться в живых (ср.: «За наколки отвечаешь? — такой вопрос задается авторитетами зоны прибывшим в ИТЛ, ИТК осужденным... и если его татуировки сделаны не по рангу, заключенного заставляют... удалить их ножом, наждачной бумагой, осколком стекла, кирпичом, а за неповиновение и невыполнение указания блатных и воров в законе носитель татуировок подвергается жесточайшему избиению как самозванец». Д. С. Балдаев. Словарь блатного воровского жаргона, 2-е изд. М., 1997). Все это говорит о том, что тату воспринимается как неотъемлемая и важнейшая «часть тела», а человек — как часть всеобъемлющего текста тату. И обман здесь воспринимается еще и как кощунство, надругательство над истинным священным языком. Таким образом, интимные уголки человеческой плоти преобразуются в место публичной воровской «политики».

Сложность «чтения» тату в том, что пространство тела — уже значимо. Одна и та же татуировка меняет свой смысл (часто на противоположный) в зависимости от части тела, на которую она нанесена (женская головка на животе — знак проститутки, женская головка на груди — знак инициации малолетнего зека). При этом в отличие от обычной речи, где слова выстраиваются в линейные цепочки, в воровских тату знаки разных уровней интегрируются как бы один внутрь другого. Таким образом, текст татуировок нелинеен, а многомерен, объемен. В то же время тату способно включать в себя знаки самых разных типов, тут есть и словесные, и изобразительные, и аллегорические, и символические знаки. Сложность этого языка приводит к тому, что люди, имеющие большой опыт «чтения» и изготовления татуировок, приобретают в воровском мире дополнительный авторитет (так же как те, кто знает в совершенстве «блатную феню»). На воровском жаргоне их называют «колыдиками», точнее «колыдиками зоны», так как чаще всего тату наносятся именно в заключении. Игла для нанесения татуировки на воровском жаргоне называется «пешня», «пчелка», «шпора» или «жало». Приспособление для нанесения тату, сделанное из механической или электрической бритвы, называют на арго «машинка», «бормашина», «швейная машина» и т. п. Тушь для тату на арго именуется «мазутой» или «грязью». Одновременно «мазута»-это наиболее ценные в зоне продукты питания: чай, жир и повидло. Таким образом, краска для тату приравнивается к высшим материальным ценностям зоны. Сама же татуировка называется «реклама», «регалка», «расписка», «клеймо», «портачка». Названия эти тоже, как видим, крайне значимы.

Татуированное тело — целостное текстовое единство, находящееся в постоянном «диалоге» с миром знаков, окружающих человека. То есть татуировки требуют от их хозяина соблюдения правил мимических, жестовых, речевых и поведенческих стереотипов. Кроме того, тату задают правила существования и для внешних объектов. Собеседник вора при общении с ним тоже обязан строго соблюдать свой комплекс поведенческих стереотипов. Таким образом, воровские тату способны структурировать все социально-политическое пространство воровского «общежития». В нашей стране, где каждый бизнесмен платит свою «дань», каждый политик имеет свою «крышу», где воровской язык давно уже пронизывает все общество, тату, как центральная и важнейшая часть языка воровского мира, подчиняет себе все окружающее пространство. Язык тела главных паханов способен структурировать жизнь всей страны.

Мы существуем в виртуальную эпоху, когда письменность стала электронной, а книги, библиотеки, президенты, тюрьмы и человеческие тела стали лишь одной из возможных реальностей. Ценность высокой письменной культуры прошлого стала относительной. Мы вновь ощутили условность любого из существующих миров, почувствовали, что все священные письменные тексты существуют лишь в одной из множества воображаемых реальностей. Нe случайно сами татуировки тоже существуют в трех реальностях — на теле человека, в Интернете и на бумаге, то есть в данном печатном издании.

Парадоксально, но некоторая десакрализация высокой письменной культуры привела к повышению статуса «природного» мира, к тому, что весь «природный» мир (как текст) вернул себе часть своего величия. Десакрализация культурного «центра» привела к расширению «границ культуры», к повышению интереса к ее «периферии». Языки хиромантии, линий священного дерева, звездного неба, физиогномики человеческого лица и татуированного тела вновь оказались в центре внимания. Мы вспомнили, что рядом с троящейся реальностью (природный мир/мир искусства/ виртуальный мир) существует еще четвертый мир, столь же загадочный и малоизученный. Мир за рамками литературного вымысла, за пределами электронных пространств, за границами рукотворной «природы». Оказалось, что сам «природный», «бытовой» мир тоже двоится, поскольку он тоже весь сплошь покрыт неким тайным текстом граффити: надписями, словами, символами, рисунками, стихами, именами, диалогами и тайными знаками. Но «природный» объект, весь покрытый «текстами», может окончательно утратить свою «естественность». Условность цивилизации в координатах этого «текста» приобретает прямо-таки «виртуальный» характер.

2. «Сохрани раба твоего Алексея»
Один из жанров татуировки — так называемый «автограф». Как правило, это имя «владельца тела» или любой символ, заменяющий его. Эти тату широко распространены и за пределами воровского мира. И они часто воспринимаются как проявление бескультурья. Ведь тело в современной цивилизации — самый ценный объект, который нельзя «портить». Татуировка на теле с такой точки зрения его оскверняет. Это все равно что надпись «Здесь был Вася» на «Мадонне» Рафаэля или знак доллара, изображенный Александром Бре-нером на картине Малевича. Но с другой точки зрения, наоборот, если тело человека сотворено Господом, то и прописанное на нем имя столь же священно, как надпись на иконе, как буквенные знаки на христианском кресте. Вытатуированный «автограф» превращается в живое слово, обращенное к Богу. Такая подпись как бы содержит в свернутом виде авторское «я», она конгруэнтна его душе.

Кстати, традиция нанесения таких надписей-автографов была распространена в еще в Древней Руси. Причем такие надписи наносились даже на церковные стены. Борьба церкви с ними шла уже в XI веке: храмовые настенные надписи языческого происхождения «...уничтожались церковными служителями...» (Медынцева А. А. Древнерусские надписи новгородского Софийского собора. М., 1978. С. 149), поскольку воспринимались чуть ли не как надписи на теле Христовом. Ведь храм был одновременно и Господним «телом» и «телом» самой церковной общины. Причем эта «священная» война против таких храмовых «татуировок» шла порой на тех же стенах. Так, например, ревнителям христианской веры принадлежит надпись XI века: «ОУСОХНИТЕ ТИ РОУКИ» (Там же. С. 149). Эта надпись была сделана как раз борцом с чистотой храмового «тела» на том же самом «теле».

Среди надписей, испещрявших стены древнерусских храмов значительную часть составляли вполне невинные с христианской точки зрения «автографы» писавших. Ими сплошь покрыт любой русский город. Еще А. А. Медынцева заметила, что «...автографы приравнивались к молитве, что подтверждают изображения крестов или храмов, часто сопровождающие такой автограф«(Там же. С. 194). Точно так же и татуировка на теле человека может восприниматься как обращенная к Богу молитва. Мысль о том, что простой крестик может быть знаком молитвы, первой высказала именно А. А. Медынцева: «Многочисленные изображения крестов без сопроводительных записей, часто встречающихся на стенах... — это также молитвы людей...» (Там же. С. 195).

Всевозможные кресты на теле вора могут иметь самые разные смысловые оттенки. Одни кресты — знаки воровской масти, другие —«ходки в зону», третьи — клятвы мести, четвертые — символы преданности воровской идее, пятые — знаки воровской специальности, шестые — символизируют необходимость беречь воровскую честь до самой смерти. Тем не менее, молитвенные кресты, кресты-обереги — тоже присутствуют в языке тату.

В мире воровских татуировок простое и незаметное событие из жизни вора, вырезанное на его теле, становится фактом всеобщей сакральной истории, а вовсе не «частным делом». Татуирование имени, клички порождается тем же «летописным» желанием занести свою жизнь на скрижали бытия. И не случайно корпус современных воровских тату, посвященных историческим событиям, огромен. Практически вся современная русская история оказывается нанесенной на тела зеков.

Тату — это не просто вырезанный на теле «голос человека», его реплика, но еще и голос самого тела, голос тела как «вещи», предмета, это как бы vox rei. Тело умирает, овеществляясь, и вновь оживает как говорящая вещь. Главный признак таких татуировок —«речь» от первого лица, они как бы обращаются к зрителю. Таковы, к примеру, наколки на ногах «Вымой, вытри!» или на веках «Не буди». Молитвы и обереги (татуировка ОГПУ —«О, Господи, Помоги Убежать» или изображения Богородицы) в таком контексте тоже могут восприниматься как «речь» тела или даже его частей. В таких ритуальных татуировках фрагменты тела — ноги, руки, глаза, ягодицы — могут персонифицироваться. Об этом говорят, например, тату на веках «Мы спим», татуировки на ногах «Мы устали ходить», «Они устали от долгого пути» или «Они устали идти под конвоем». Очень показательна татуировка, наносимая на подъемы ног, —«Они тащат меня под конвоем». В ней тело говорит о ногах как о самостоятельном персонаже.

Итак, замкнутое пространство тела, сплошь покрытое магическими надписями, кардинально меняет свой статус, превращается в место совершения ритуальных действий. Такие тату воспринимаются как сила, заставляющая потусторонний мир воздействовать на объект, с которым они соотносятся. К этому типу тату относятся обереги (№ 4, с надписью: «Сохрани раба твоего Алексея»). Изображения жука-скарабея — это тоже один из самых древних воровских оберегов. Существуют еще известные воровские обере-ги-тату: «Да принесет мне воровскую удачу царица небесная», «Спаси от легавых и суда» и многие другие. С оберегами связаны многие изображения Богоматери (№ 266, «Мать Божья, прости мне грехи»; № 267, «Матерь Божья, спаси и сохрани своего сына — раба грешного») и изображения Господа (№ 262, «Святой Отец, спаси и сохрани раба Божьего»). К оберегам относятся и многочисленные изображения ангелов-хранителей (№ 260, 261, 263). Сюда же относятся ангелы, берегущие огонь свечи (№ 269). Изображения храмов тоже представляют собой своеобразные обереги (№ 282). Конечно, в такого рода символах может быть заключено одновременно множество значений. Главы этого храма могут означать и количество лет, проведенных в заключении, и количество «ходок в зону». Но, кстати, воровской словарь Д. С. Балдаева относит изображения храма, монастыря именно к оберегам: «Наколка-оберег вора в авторитете -татуировка с изображением Иисуса Христа, Богоматери, архангелов, святых, ангелов, церкви, монастыря и креста». В другом месте тот же словарь относит к оберегам также изображения черепов: «Оберег — татуировка авторитета в воровском мире с изображением Иисуса Христа, Богоматери, архангелов, святых, ангелов, церквей, монастырей, креста, черепа человека...» Видимо, все тату, связанные, казалось бы, с религиозной тематикой и с темой смерти, в действительности имеют всегда скрытый магический подтекст. Хотя, повторяем, все эти символы многозначны, и тот же череп означает, к примеру, и принадлежность данного лица к воровскому званию. В воровском жаргоне это значение является одним из основных, что подтверждают данные словаря Д. С. Балдаева: «Череп -татуировка, означающая принадлежность к авторитетам». Кроме того, череп — это еще и символ смерти. К подобным символам могут быть отнесены также крест, топор, коса, змея и некоторые другие. Змея, кстати, это не только символ умерщвляющего рока, но, одновременно, и символ мудрости воровских законов.

Тема смерти в татуировках представлена тремя основными воровскими формулами, означающими отсутствие страха смерти («Вору не страшна смерть», № 284); постоянное соседство со смертью, ее соприсутствие (№ 197, «Я смерть бессмертная — всегда рядом!»; № 198, «Смерть меня ждет всегда» с изображением смерти с косой и крестом) и изначальное нахождение «внутри» смерти (№ 283, «Я уже труп»). Эта устремленность к смерти (№ 196, «Я рожден, чтобы умереть», где изображен череп на кресте) — основополагающий принцип воровского восприятия мира. Таким образом, изображение черепа в воровских тату — это еще и основной воровской концепт. Понятно, что вор, боящийся смерти, -это уже не вор хотя бы потому, что в воровском мире смерти в обычном понимании этого слова вообще нет.

С темой смерти непосредственно связан и распространенный «жанр» инициационных тату, которые наносятся малолеткам при наступлении совершеннолетия (№ 177, 185, 189, 190, 192). В частности, в них изображаются женские головки, иногда в сопровождении тюльпана или розы, кинжала, колючей проволоки, бокала вина и различных знаков воровской «масти». Только после совершения соответствующих воровских тюремных обрядов посвящения и нанесения таких тату юные воры могут начать свою карьеру. Важность этого обряда усугубляется тем, что инициация, как известно, есть символическая смерть человека. Малолетка, прошедший через этот обряд, символически уже мертв. Таким образом, чтобы стать вором, нужно умереть дважды: покинув «мир малолеток» и оставив «мир воли». Язык тату говорит нам о том, что воры сами воспринимают себя как потусторонних персонажей. Кстати говоря, сама тюрьма символически воспринимается как могила. А посещение ее — главный этап в жизни вора.

3. «Черти кумовские»
Явная политизированность, социальность воровских татуировок заставляет исследователей выделять значительную их часть в раздел антисоветских и антикоммунистических. В самом деле, в мире тату присутствуют все выдающиеся советские политические деятели, которые, кстати, тоже часто говорят здесь от первого лица. Встречаются изображения Ельцина («Я не пальцем деланный как Мишка Горбачев, который пьет только ряженку», № 444), Ленина («Главный пахан КПСС«, № 420), Сталина («Начальник лагеря социализма. Гулаг. НКВД», № 3, из «Словаря...» Д. С. Балдаева, С. 520), Андропова («...пахан Совдепии», № 437), Брежнева («Главный осел Кремля», № 439), Горбачева («Раб Марксистско-Ленинского фуфла и чернухи. Миша, кончай лепить горбатого... прибавь пайку и скоси срока зэкам», № 441). В последнем примере, как видим, татуировка «обращается» к президенту, а не наоборот. Заметим в скобках, что, по мнению Л. А. Мильяненкова, обычное изображение Ленина-это еще и скрытая аббревиатура ВОР, поскольку Ленин расшифровывается как «Вождь Октябрьской Революции» (Л. А. Мильяненков. По ту сторону закона. СПб., 1992).

В таких тату постоянно встречаются странные политические лозунги, а также советские символы. Но серпы с молотами здесь — это лишь знаки «чужой» власти. А воровской мир не признает никакой власти, кроме власти воровских авторитетов. В языке воровских тату и черт, и дьявол, и Сталин, и красное знамя — равнозначные символы враждебного ворам мира. Пятиконечная звезда, серп и молот, свастика и даже знак «666» почти синонимичны в языке воровских тату. Бесконечные черти (№ 377, 378,) или Ленин с рогами и хвостом здесь не вызывают удивления. Сотрудники МВД и сама эта организация всегда символически изображается в виде черта, дьявола (№ 418). Сталин здесь тоже появляется в обличье Сатаны (№ 429). Главный пахан может также изображаться в виде вампира или летучей мыши. На самой татуировке № 429 так и написано: «...его образ „Летучая мышь“ символ сатаны». Разумеется, изображение Карла Маркса здесь тоже может украшаться дьявольскими рогами (№ 463).

Для воровских тату во всем этом кажущемся хаосе символов нет никаких противоречий. Большая часть такого рода антикоммунистических татуировок на самом деле не имеют никакого отношения к диссидентству. Коммунистическая символика лишь означает отказ от сотрудничества с властью. Это знаки, отвергающие «систему», но, разумеется, не в пользу демократии, а в пользу власти «воровского закона» (№ 415). К примеру, череп с серпом на лбу и с орлиными крыльями — это лишь знак воровского авторитета. И политика тут ни при чем (см. также № 410). Это лишь клятвенные формулы «отрицаловки» («В зоне манту-лить на КПСС не буду, я не холопка Совдепа!»), это знаки традиционного воровского отказа от сотрудничества с «ментами» (такова, к примеру, татуировка № 413 с надписью «Привет Кремлю из Колымы» и с изображением скелета, держащего в руках эре-гированный пенис). Это знаки отказа от подчинения, объявления войны «ментам», но никак не антикоммунистические лозунги. На языке воров это называется «оскал на власть» (№ 417). Не случайно серпы и молоты в таких тату могут быть окружены венками из колючей проволоки.

Воровские тату не бывают и патриотическими. К примеру, Георгий Победоносец, сражающийся с трехглавым гадом (№ 224), это опять же лишь символ противостояния дьявольской власти «ментов». В этом отношении характерно тату, где изображен вор в виде льва, загрызающего свиноподобного черта, под которым разумеется «ментовской» мир. Это типичное тату авторитетного вора (№ 570). Кстати., слово «черт» на воровском арго как раз и означает человека, не принадлежащего к воровскому миру, и в частности, «работника органов внутренних дел». «Чертовой ротой» на воровском арго именуют сотрудников МВД. «Черти кумовские» — это зеки, сотрудничающие с начальством лагеря.

4. «Трефовая масть »
Понятие «масти» в воровском жаргоне — одно из центральных, концептуальных. Этим словом обозначается одновременно и вся воровская группировка, и вся общность воров одной специальности, и сама эта специальность, и воровская судьба, счастье и удача. Эти значения зафиксированы множеством «воровских» словарей. Соответственно, «держать масть» на арго значит «иметь власть над воровским сообществом, руководить им, поддерживая порядок и соблюдение воровского закона». Д. С. Балдаев в своем словаре упоминает также «масть мужиков», «масть блатных», «масть козлов». (Балдаев, 1997). Таким образом, под мастью может подразумеваться и часть лагерного сообщества, не относящаяся к ворам в узком смысле и объединенная тем или иным признаком («масть козлов»), а также категории лиц, оказавшихся в тюрьме, но вообще как бы не входящих в сообщество воров («масть мужиков»). В действительности они, конечно, являются частью этой социальной системы.

Итак, главные символы вора в законе — это знак трефовой или пиковой карточной масти; не случайно воров так и именуют —«воровской мастью». Таким образом, самыми «благородными» картами в колоде являются пиковый и трефовый короли. Кстати, на воровском жаргоне трефового короля именовали когда-то«Святым Николаем». Это значение зафиксировано словарем Д. С. Балдаева.

Кроме того к основным «воровским» знакам относятся изображения черепа, крыльев (чаще орлиных, реже летучей мыши), знак креста (четырех-, шести- и восьмиконечного, № 637), изображение короны воровского короля (№ 10, 11, 12, 13, 14). К символам авторитетных воров в законе относятся также некоторые животные — кот, барс, лев, леопард (№ 33), тигр (№ 35; № 551 — знак «тигра зоны», авторитетного «бойца», заключенного-«отрицалы»), змея и орел.

Хотя орел, как указывает словарь Д. С. Балдаева, может означать еще и побег из лагеря: «Орел —...заключенный, совершивший побег из ИТУ». А тигр — это еще и заключенный — «отрицала». Соответственно, «тигрятник» в воровском арго — это синоним понятия «отрицаловка». Этими словами именуются в арго как группа воров, принявшая соответствующие правила поведения, так и места в ИТЛ, где они могут быть изолированы. Эти данные подтверждаются материалами словаря Д. С. Балдаева: «Тигрятник — 1. То же, что Телевизор... 2. То же, что Отрицаловка... 3. Камера в карцере, в которую помещают заключенных-отрицал...»

Как мы уже сказали, один из самых распространенных символов вора — это кот. Он символизирует ловкость и воровскую удачу. Не случайно в данной книге целый раздел татуировок посвящен «котам». Реже встречающийся волк — тоже воровской знак (№ 360, «Волк волку друг и брат»). «Перо», меч, кинжал и оскал «зверя» — символы воровской власти, силы и беспощадности к врагам воровского мира.

Понятно, что, увидев татуировку с изображением льва, трефовой масти и крыльев (№ 552), любой член этого мира узнает в ее носителе вора. Точно так же тату с изображением тигра, короны, креста, крыльев и пиковой масти скажет о том, что ее носитель — воровской авторитет (№ 553). Вообще, крылья — один из основных воровских знаков. Именно поэтому державный орел, нынешний герб России, часто появляющийся в воровских татуировках, в сочетании с крестом тоже превращается в престижный воровской знак.

Есть еще один очень важный воровской символ. Это вытатуированное или произнесенное слово «мать». В ситуации принципиального отказа воров от семьи и родственных связей реальная мать вора — лишь абстрактный положительный центр враждебного в целом мира «гражданки». Это романтическое воспоминание из прошлой жизни («Не жди меня мама, хорошего сына...»). Настоящая «мать» вора — это так называемая «воровская мама», которая в арго также называется «махан», «маханка», «маханша», «паханка» и «паханша». Точно так же как «брат» вора — это почти всегда не родной, а названный брат. Конечно, не исключена возможность совпадения родственных связей с воровскими, но это случайность, а не закономерность. (Такое совпадение можно усмотреть в фильме «Брат».) Точно так же как «воровская семья» на арго — это группировка воров, не подразумевающая родственных связей. «Воровская мама» — это либо пожилая женщина-воровка «в законе», которая бережет старые воровские традиции и руководит группой воров (это редкость, хотя подобные факты фиксируется словарем Д. С. Балдаева: «Цуцуня — пожилая женщина, мать блатного, дающая приют ворам, освободившимся из мест лишения свободы»), либо содержательница притона, воровской малины, либо хранительница воровской добычи, либо скупщица краденого и т. п. Итак, «воровская мать» — это, во-первых, определенная должность в воровском мире и, во-вторых, символическая «мать» воров, прародительница воровского племени, носительница воровских законов. В этом смысле это персонаж «ритуальный». Именно в этом значении это слово становится важнейшим символом воровской клятвы («Клянусь мамой!»). В персонифицированном обличье «мама» становится центральным символом воровской правды и воровской чести.

5. «Червонная масть»
Следующая разновидность наколок — эротические тату. Генетически такие татуировки, несомненно, связаны с ритуальными текстами и не являются простыми «указаниями на объект любви». Ведь даже всем известное изображение сердца или двух сердец тоже связано по происхождению с заговорами. Как известно, центральная и классическая формула любовных заговоров и присушек постулирует слияние и объединение сердец: «...так бы сливалось и слипалось сердце у сей рабы (имя) с тем рабом (имя) во единое место...» Текст «любовной» татуировки может приравниваться их автором к «событию», свершившемуся факту жизни. Это не просто слово, воздействующее на жизнь, а это и есть сама жизнь. Создание текста «о любви» воспринимается как акт «творения» любви. Такие тексты встречаются не только в тату, но и в граффити: «Я люблю Марину!» — далее приписано другим почерком: «Ты Артур люби ее в сердце, а не на стене», — далее приписано: —«Идите на погуляй». (1994. СПб, Пулковское ш., д. 13, кор. 2). Таким образом, всевозможные изображения сердец, пронзенных стрелой, пересекающихся или нарисованных друг в друге сердец — это своего рода тексты сексуальной магии. Такова, например, воровская татуировка № 3 из данного собрания, на которой изображено сердечко, а в него вписаны имена Антона и Ани.

Перед нами тексты, воздействующие на объект любви через посредство «иного» мира. Но тогда тело начинает походить на магического идола. Получается, что «творение» любви происходит на теле человека, но при этом само тело предстает как неодушевленный материал для этого акта «творения».

Когда мужчины наносят на определенные места своего тела имя любимой женщины, то в глазах женщины это «действие» доказывает искренность чувств ее партнера, то есть опять же приравнивается к любовному акту. Таким образом, фиксация имени любимой на теле, на камне или в паспорте упорядочивает некоторые социальные отношения. Забавно, но преклонение перед «штампом в паспорте» (в разделе «семейное положение») тоже связано с «магическим» отношением к тексту.

Воровские татуировки, часто рассматриваемые в качестве эротических, любовных или даже порнографических, в действительности имеют косвенное отношение к эротике. К примеру, сцены совокупления татуируются на теле вора, не отдавшего карточный долг. Подобное тату является наказанием и лишает данное лицо всякого статуса в воровском мире. Это «разжалование», «уничтожение», социальная казнь, а не эротика. Например, в тату № 392 есть надпись: «И черти любят блядей и лэк». На картинке изображена девушка, вступающая в орально-генитальный контакт с чертом. Такая татуировка аллегорически приравнивает проигравшегося к проститутке, бляди. А «моя мама хорошая женщина» в воровском мире (применительно к мужчине) — это одно из самых страшных оскорблений. Помещать такие тату в разделе «порно» — это все равно что публиковать фото обнаженного женского трупа в «Плейбое». Ничего кроме ужаса у жителей зоны такие тату не вызывают. Окружающие чураются человека с такой татуировкой, его сторонятся как зачумленного, поскольку соприкосновение с ним может принести социальную смерть каждому. Таковы, например, татуировки данного собрания № 380, 390, 392. Все эти черти, негры, грузины, насилующие девиц, представляют собой условные знаки, в которых эротический подтекст совершенно не актуален.

Собственно же татуировки, связанные с сексуальной жизнью воров, выглядят с внешней точки зрения совсем неэротично. Это, к примеру, может быть просто изображение короны со знаком червонной масти, которую, кстати, еще называют «вафлерской мастью». Носитель такого «сердечка» действительно представляет собой эротический объект, выполняющий в зоне роль «женщины» (именно роль «женщины», поскольку называть эти контакты гомосексуальными — не совсем точно). Точно так же надпись «мохнорылый» или «мохнатый вор» — это сексуальное тату, придающее мужчине женские черты («мохнатка» — вагина). К эротике могут быть отнесены также всевозможные точечки, наносимые на определенные места, изображения туфельки (№ 395) и многие другие знаки сексуальных объектов зоны. Впрочем, это тоже свого рода социальное клеймо, закрепляющее за его носителем именно эротическую роль в воровском мире (буквально это перевод из «мужчин» в «женщины»). Кроме червей к «красным мастям» относится знак карточных бубен, именуемый «кумовской мастью». Это насильственно выкалываемый символ «стукача», «суки», который тоже лишает вора всякого авторитета и может повлечь за собой сексуальное насилие.

В прямом же смысле порнографические татуировки здесь в принципе невозможны. Проявления сексуальности, серьезное отношение к любви в воровском мире не поощряется. Зекам сексуально озабоченным даже насильно накалывают зайчика, помечая их на языке тату и снижая тем самым их социальный статус. Такой человек уже не может иметь авторитета в среде воров. Воровской мир в каком-то смысле асексуален, сексуальный акт здесь часто оказывается элементом политической борьбы («акт опускания»). Буквальное изображение полового акта в тату, как правило, тоже лишено сексуального подтекста и имеет совсем иное символическое значение.

Отдельная группа эротических тату — это рисунки на теле проституток. Это может быть изображенная на животе обнаженная женщина, надпись типа «тяжелее стакана и хуя в руки ничего не беру», изображение женской головки в короне, окруженной розочками, сердечками, бабочками и знаками червонной масти. Подобные тату (например, № 728), конечно, тоже должны рассматриваться не столько как порнографические, сколько как социальные, фиксирующие статус женщины-проститутки, закрепляющие за ней ее «должность» и создающие ей определенное «общественное положение» в мире воров. Именно «общественное положение», поскольку проститутку уже никто не имеет права заставить не только работать, но вообще выполнять любую неприятную деятельность, не соответствующую ее «профессиональному» статусу. Таким образом, такого рода татуировки в воровском мире еще и защищают ее.

6. «Усы», «шары» и «тюльпаны»
Опредмечивание, овеществление воровского тела, восприятие его как не имеющего признака одушевленности сопровождается его символическим умиранием. «Кольщик» — это своего рода «жрец», выполняющий роль, функционально сходную с ролью палача. Таким образом, процесс татуирования как акт превращения тела в символический труп определенным образом соотносится с пыткой и казнью. И не случайно вор в законе в татуировках очень часто изображается в виде скелета или черепа, не случайно сам процесс татуирования часто происходит насильственно, когда татуирование (как и пытка) оказывается способом заставить тело говорить правду. Кроме того, татуировки, как известно, часто наносятся не только с намеренной жестокостью, но и сопровождаются одновременно процессом «шрамования», «рубцевания» и «клеймования», что позволяет создавать не теле человека своего рода барельефы, объемные изображения. Скульптурные элементы на теле человека говорят о том, что тело здесь превращается не просто в предмет, но даже в «неоформленный» предмет, вещество. Тут уже мы имеем дело с ритуальным, значимым актом окончательного «расчеловечивания», «дегуманизации» тела и с процессом сотворения «нового» человека.

Причем всевозможные символические операции с телом в воровском мире не ограничиваются нанесением подобных татуировок. В области сексульного «усовершенствования» тела вора в кожу крайней плоти зашиваются шары, вставляются «усы», «браслеты», разрезанная на четыре части головка пениса становится «тюльпаном». Подобные операции превращают соответствующие органы вора опять же в инструменты палача, а вся сексуальная сфера его жизни, таким образом, мутирует в работу палача, исполняющего ритуал насилия над своей жертвой. Такой же характер носят и отношения с подчиненными и «фраерами». Есть также целый набор воровских жестов, направленных на деформацию их тел. Это, к примеру, жесты, сопровождающиеся традиционным отрезанием уха («ухи покоцаю»), выкалыванием глаза («моргала повыкалываю»), удалением волосяного покрова вместе с кожей и многое другое. Причем тело в процессе подобных операций преобразуется, меняет свои смыслы и функции. Следы от удаленных татуировок, шрамы, деформации тела, полученные в результате пыток, приобретают вполне определенные значения. Они такие же символы, как и сами тату. Интересно, что на воровском арго словом «расписной» именуют не только человека, покрытого татуировками, но и имеющего множество значимых шрамов. Оба эти значения есть в словаре воровского жаргона Д. С. Балдаева.

Условность тела в этом пространстве резко возрастает, а границы личности стираются. Вор не принадлежит себе, он принадлежит воровскому миру. Здесь не важна жизнь одного человека, здесь борются за бессмертие воровского закона. Тело здесь — лишь часть воровского языка, языка тату, шрамов, жестов и пыток. А пытка — это лишь разновидность вопроса, задаваемого телу, это лишь речь вещи, например, речь «пера», обращенная к телу. Только телу здесь можно доверять, только тело не лжет, только тело можно заставить говорить голосом истины.

Итак, тело в воровской культуре является традиционным местом совершения различных социальных действий. Оно перестает быть статичным, происходит как бы непрерывный акт его творения. В таком контексте главный пахан, конечно же, приобретает черты Демиурга, Творца. Но все эти операции с телом, в том числе пытки, здесь в то же время воспринимаются как «речевые», как общение на истинном, сакральном воровском языке. Знаки этого языка — тату — оберегают тело, поскольку являются знаками божественной речи де-миурга-пахана. Таким образом, воровская татуировка, означающая принадлежность данного тела к миру воров в законе, делает его еще и практически неприкосновенным для любых, не утвержденных воровским законом социальных действий. Таким образом, тату — это еще и политическая проблема, связанная с политизацией тела.

Все эти процессы характерны не только для воровского мира, который давно уже стал моделью нашего общества в целом. Быть частью воровского мира модно, престижно и выгодно. Интересоваться воровским миром благородно и прилично. Барды поют песни на блатном жаргоне («Но я откинулся, какой базар-вокзал...»), литераторы пишут на нем целые романы («Николай Николаевич»). Снимаются тысячи фильмов о преступном мире, где благородные разбойники «мочат» направо и налево неблагородных и наоборот (частично этим определяется успех фильма «Брат»). Тиражируется миф о мафиозности общества и государства. В тиражировании этого мифа тексты о ворах играют не последнюю роль. Но, если вся наша страна — огромная банда во главе с паханом, то почему бы нам, в самом деле, не воспринимать в качестве нормы собственной речи блатную феню. Действительно, ботать по фене модно и прилично. Словарь блатного жаргона и атлас воровских татуировок становятся частью обихода, словно тельняшка на голое тело. Воровской язык становится языком читателя, происходит своего рода криминализация языкового самосознания. Язык в сознании читателя выворачивается наизнанку, переосмысляется, мутируя в «новую речь».

Воровской мир таким образом пытается включить в себя, подчинить себе все социальное пространство. Между тем, блюстители чистоты языка давно ведут разговоры о стремительном проникновении в литературную речь всяких «нехороших» слов, в частности воровских. Но масштабы проникновения воровской культуры в жизнь значительнее, чем можно вообразить. И это проникновение совершается несколько иным путем. Расширяется, растет не проникновение мафиозности в культуру, а представление об этом проникновении. Это проникновение в сознание, а не в жизнь. А уж затем вся наша жизнь начинает восприниматься как воровская. Представление о размерах фронта наступления воровского мира на массовое сознание может дать публикуемая коллекция воровских татуировок. И если мы оглянемся вокруг, то увидим, что татуировками этими покрыты не только воры в законе, но и миллионы вполне благонамеренных граждан. Просто потому, что в нашей стране каждый пятый житель прошел через лагеря и каждый второй через армейские зоны. И мы, благонамеренные мещане и законопослушные обыватели, уже давно воспринимаем себя в роли благородных разбойников, оскорбленных нищих и бесстрашных жителей татуированных трущоб.

http://ec-dejavu.ru/p/Publ_Plucer_Tattoo.html
Важно не то, кем тебя считают, а кто ты на самом деле (с)

Son but est tendre a l'impossible (c)

И солнечный луч отразится в зрачках,
Присыпанных пеплом эпох.
Нам некогда думать о наших врагах,
Кто думал – давно уже сдох. (с)
Аватара пользователя
Николай
Великий Ктулху
 
Сообщения: 294
Зарегистрирован: Пт июл 15, 2005 8:34 am
Откуда: из сумасшедшего дома

Сообщение Николай » Чт авг 24, 2006 7:24 pm

Клод Леви-Строс
Индейское общество и его стиль
(В книге: Клод Леви-Строс. Печальные тропики. М., 1984, с. 78-88 )


Совокупность обычаев одного народа всегда отмечена каким-то стилем, они образуют системы. Я убежден, что число этих систем не является неограниченным и что человеческие общества, подобно отдельным лицам, в своих играх, мечтах или бредовых видениях никогда не творят в абсолютном смысле, а довольствуются тем, что выбирают определенные сочетания в некоем наборе идей, который можно воссоздать. Если составить перечень всех существующих обычаев, и тех, что нашли отражение в мифах, и тех, что возникают в играх детей и взрослых, в снах людей здоровых или больных и в психопатологических действиях, удалось бы создать нечто вроде периодической таблицы химических элементов, где все реальные или просто возможные обычаи оказались бы сгруппированы по семьям. Нам оставалось бы только распознать среди них те, что были действительно восприняты обществами.
Подобные соображения особенно подходят к индейскому населению мбайя-гуайкуру, последними представителями которого являются ныне в Бразилии кадиувеу, а в Парагвае — тоба и пилага. Их культура как нельзя более напоминает ту, которую наше общество воображало в одной из своих традиционных игр и образец которой так удачно представил Льюис Кэролл. Эти индейцы-рыцари походили на изображения игральных карт. Такую особенность подчеркивал уже их костюм: широкие в плечах и падающие жесткими складками туники и кожаные плащи, украшенные черными и красными узорами (ранние авторы сравнивали их с турецкими коврами), которые воспроизводили карточные орнаменты пик, червей, бубен и треф.
У них были короли и королевы, и, подобно королеве из «Алисы», эти дамы больше всего любили играть с отрезанными головами, которые им приносили воины. Знатные мужчины и знатные дамы развлекались на турнирах. От тяжелых работ их избавляли индейцы гуана, жившие в этих местах еще до их прихода и отли-
78
чавшиеся по языку и культуре. Терено, последние представители гуана, живут в правительственной резервации, неподалеку от городка Миранда. Гуана обрабатывали землю и платили дань сельскохозяйственными продуктами сеньорам мбайя в обмен на их покровительство, попросту говоря, чтобы обезопасить себя от грабежа и расхищений, которыми занимались банды вооруженных всадников. Один немец, который в XVI веке отважился отправиться в эти места, сравнивал эти отношения с теми, что существовали в его время в Центральной Европе между феодалами и крепостными.
Общество мбайя состояло из каст. На вершине социальной лестницы находилась знать, которая делилась на две категории: крупная родовая знать и те, кто был лично пожалован титулом, обычно в том случае, если их день рождения совпадал с рождением ребенка знатного происхождения. Родовая знать, кроме того, разделялась на старшие и младшие ветви. Затем шли воины, лучших из которых после инициации принимали в члены братства, дававшего право носить специальные имена и пользоваться искусственным языком, образованным путем прибавления суффикса к каждому слову, как в некоторых жаргонах. Рабы шамакоко или другого происхождения и крепостные гуана составляли чернь, хотя эти последние восприняли для собственных нужд деление на три касты по образцу своих хозяев.
Знатные люди демонстрировали свое происхождение раскраской тела, выполненной посредством трафарета или татуировок и равнозначной гербу. Они полностью удаляли волосы на лице, в том числе брови и ресницы, и с отвращением относились к «братьям страуса» — европейцам с глазами в поросли волос. Мужчины и женщины показывались на людях в сопровождении свиты рабов и зависимых, которые заискивали перед ними, избавляя их от всех хлопот. Еще в 1935 году раскрашенные и увешанные подвесками старухи — они были лучшими рисовальщицами — объясняли, что вынуждены были оставить занятия изящными искусствами, так как лишились рабов, бывших у них в услужении. В Налике еще жили несколько прежних рабов шамакоко, теперь же их включили в общую группу, но относились к ним снисходительно.
Высокомерие этих сеньоров смущало даже испанских и португальских завоевателей, жаловавших им титулы «дон» и «донья». Говорят, что белые женщины могли не опасаться плена у мбайя, поскольку ни одному воину и в голову бы не пришло портить свою кровь подобным союзом. Некоторые дамы мбайя отказывались от встречи с супругой вице-короля по той причине, что якобы только королева Португалии была достойна общения с ними. Одна из них, почти девочка, известная под именем донья Катарина, отклонила приглашение губернатора Мату-Гросу посетить Куябу. Поскольку она уже достигла половой зрелости, этот сеньор — как онa думала—сделал бы ей предложение, а она не могла ни вступить в неравный для себя брак, ни оскорбить его отказом.

79
Индейцы мбайя были моногамны, однако девушки-подростки иногда предпочитали сопровождать воинов в их приключениях и
служили им оруженосцами, пажами и любовницами. Что касается знатных дам, то они содержали чичисбеев, которые зачастую были и любовниками, причем мужья не удостаивали их проявлением ревности, чтобы не уронить свое достоинство. Это общество относилось весьма неприязненно к тем чувствам, которые мы считаем естественными; оно испытывало, например, отвращение к воспроизведению потомства. Аборты и детоубийство считались почти обычным делом, так что воспроизведение группы происходило главным образом за счет усыновления, а не рождения. Поэтому одной из главных целей

Изображение
Женщина кадиувеу в 1895 г.

Изображение
Женщина кадиувеу

Изображение
Женщина кадиувеу

Изображение
Изображение
Изображение
Рисунки росписи на теле

военных походов была добыча детей. Согласно расчетам, в начале XIX века едва ли десять процентов членов группы гуайкуру принадлежали к ней по крови. Когда же детям удавалось появиться на свет, родители не воспитывали их, а отдавали в другую семью, лишь изредка навещая. Согласно обычаю, своих детей индейцы расписывали с головы до ног черной краской, называя их тем же словом, каким они назвали первых увиденных ими негров. Так содержались дети до четырнадцатилетнего возраста. Затем они проходили инициацию—их мыли и сбривали одну из двух концентрических корон волос, которые их до сих пор венчали.
Тем не менее рождение ребенка знатного рода давало повод к праздникам. Они устраивались на каждом этапе его роста: отнятие от груди, первые шаги, участие в играх и так далее. Глашатаи провозглашали титулы семьи и предсказывали новорожденному славное будущее; если в один день с ним рождался еще какой-то ребенок, он становился его «братом по оружию». Начинались попойки, во время которых подавался медовый напиток в сосудах, сделанных из рогов или черепов. Женщины же, обрядившись в доспехи воинов, изображали сражения. Сидящих в порядке стар.шинства знатных людей обслуживали рабы, которые не имели права пить, так как должны были в случае необходимости помочь господам облегчить свое состояние рвотой и позаботиться о них, пока те не заснут в ожидании восхитительных видений.
У этих Давидов, Александров, Цезарей, Карлов Великих, этих Рахилей, Юдифей, Паллад и Аргин, этих Гекторов, Ожье, Ланселотов и Лаиров вся гордыня держалась на уверенности в том, что их предназначение — повелевать человечеством. В этой уверенности их поддерживал один миф, известный нам лишь в отрывках. Вот этот миф. Когда Гоноэньоди, верховное существо, решил создать людей, он сначала извлек из земли людей гуана, а затем другие племена. Первым дал в удел земледелие, вторым — охоту. Обманщик — это еще одно божество индейского пантеона — заметил, что про мбайя забыли, и вывел их из ямы. Поскольку, однако», все уже было роздано, они получили право на единственное еще' свободное занятие — подавлять и эксплуатировать других. Существовал ли когда-нибудь более глубокомысленный «Общественный договор»? Эти персонажи рыцарских романов, поглощенные своей жесто-
60
кой игрой в престижность и власть в лоне общества, вдвойне заслуживающего название «бичующего», создали графическое искусство, стиль которого невозможно сравнить почти ни с чем из того, что нам оставила доколумбова Америка, и который походит разве что на изображения наших игральных карт. Я упоминал об этом, но теперь хочу описать удивительную особенность культуры кадиувеу.
В племени, о котором у нас идет речь, мужчины — скульпторы, женщины—художницы. Мужчины вырезают из твердого, с синим оттенком гваякового дерева фигурки святых, о которых я рассказывал. Рога зебу, используемые как чашки, они украшают изображениями людей, страусов-нанду и лошадей; иногда они рисуют, но только листву, людей или животных. Привилегия женщин — роспись керамики и кож, а также рисунков на теле, в чем некоторые проявляют безусловно виртуозность.
Лицо, а иногда все тело женщин кадиувеу покрыты переплетением асимметричных арабесок, чередующихся с тонкими геометрическими узорами. Первым эти узоры описал иезуит-миссионер Санчес-Лабрадор, который жил среди кадиувеу с 1760 по 1770 год, однако точно они были воспроизведены лишь век спустя Боджани. В 1935 году я сам собрал несколько сот узоров. Дело происходило так. Сначала я намеревался фотографировать лица, однако финансовые притязания красавиц племени быстро бы истощили мои денежные ресурсы. Поэтому я стал изображать лица на листах бумаги и просил женщин разрисовать их так, как они это сделали бы на своем лице. Успех был таким, что я отказался от собственных неумелых набросков. Художниц нисколько не смущали белые бумажные листы, что свидетельствует об индифферентности их искусства к естественному строению человеческого лица.
Казалось, что только несколько очень старых женщин сохраняли прежнее мастерство, и я долго пребывал в убеждении, что моя коллекция составлена из последних сохранившихся экземпляров. Каково же было мое удивление, когда два года назад * я получил книгу, иллюстрированную рисунками из коллекции, собранной через пятнадцать лет после меня одним бразильским этнографом! Его иллюстрации не только отличались таким же уверенным исполнением, что и мои, но и узоры очень часто были идентичными. В течение всего этого времени стиль, техника и источник вдохновения оставались неизменными, как и на протяжении сорока лет, прошедших между путешествием Боджани и моим. Этот консерватизм тем более замечателен, что он не распространяется на гончарное ремесло, которое, если судить по последним полученным и опубликованным образцам, находится в полном упадке. Таким образом, становится очевидным, что в местной культуре исключительное значение отводится рисункам на теле, и в особенности налице.
---------------
* То есть в 1953 году (прим. перев.).
81
В прежние времена узоры наносились татуировкой или краской, теперь остался лишь последний способ. Женщина-художник расписывает лицо или тело товарки, иногда мальчугана, тогда как мужчины предпочитают отказываться от этого обычая. Тонким бамбуковым шпателем, смоченным соком женипапо — сначала бесцветным, а после окисления сине-черным,— художница импровизирует, не имея ни образца, ни эскиза, ни какой-либо другой отправной точки. Она украшает верхнюю губу узором в форме лука, заканчивающегося с двух концов стрелами. Затем она или разде ляет лицо вертикальной чертой, или рассекает его в горизонтальном направлении. Поделенное на четыре части лицо свободно расписывается арабесками без учета расположения глаз, носа, щек, лба и подбородка, как бы на сплошной плоскости. Эти умелые композиции, асимметричные, но при этом уравновешенные, начинаются от какого-нибудь угла и доводятся до конца без колебания, без помарки.
В них используются довольно простые мотивы, такие, как спирали, крюки в форме S, кресты, меандры и завитки, но все они сочетаются таким образом, что каждое творение обладает оригинальным характером. Среди четырехсот собранных в 1935 году рисунков я не заметил и двух похожих, но поскольку, сравнивая свою коллекцию с коллекцией, собранной позднее, я установил обратное, то прихожу к выводу, что исключительно обширный репертуар художниц все же закреплен традицией. К сожалению, ни мне, ни моим преемникам не удалось проникнуть в теорию, лежащую в основе их стиля: информаторы называют некоторые термины, касающиеся простейших узоров, но заявляют, что не знают или забыли все, что относится к более сложным украшениям. Либo они действительно работают на основе эмпирического умения, передаваемого от поколения к поколению, либо упорно хранятсекрет своего искусства.
Сегодня кадиувеу расписывают себя исключительно из удовольствия, но прежде этот обычай имел более глубокое значение. По свидетельству Санчес-Лабрадора, представители благородных каст разрисовывали себе только лоб и лишь простолюдин украшал все лицо. Тогда этой моде также следовали одни молодые женщины. Он пишет: «Редко когда старые женщины тратят время на эти рисунки: они довольствуются теми, которые нанесли на их лицо годы». Миссионер встревожен подобным пренебрежением к творению создателя: почему индейцы искажают внешний вид человеческого лица? Он ищет объяснения: не для того ли они часами ри-суют свои арабески, чтобы обмануть голод? Или сделаться неузнаваемыми для врагов? Как бы то ни было, он считает, что дело всегда сводится к стремлению обмануть. Почему? Даже миссионер, какое бы отвращение он к ним ни испытывал, отдавал себе отчет, что эти росписи имеют для индейцев первостепенную важность и что они являются для них в каком-то смысле самоцелью. Он изобличает поэтому людей, которые, забросив охоту, рыбную ловлю и семью, теряют целые дни на то, чтобы им разрисовали лицо. «По-
82
чему вы так глупы?»—спрашивали индейцы у миссионеров. «Почему же мы глупы?»—спрашивали те в свою очередь. «Потому что не раскрашиваете себя наподобие людей эвигуайеги». Чтобы стать человеком, необходимо было раскрасить себя; тот же, кто оставался в естественном состоянии, не отличался от животного. Нет сомнения, что в наши дни живучесть этого обычая среди женщин объясняется соображениями эротического свойства. Женщины кадиувеу издавна пользуются известностью по обоим берегам реки Парагвай. Множество метисов и индейцев из других племен обосновались и женились в Налике. Этой привлекательностью женщины кадиувеу, возможно, обязаны росписи на лице и теле, во всяком случае ее усиливающей и придающей женщине нечто восхитительно вызывающее. Такая живописная «хирургия» производит на человеческом теле как бы прививку искусством. И когда Санчес-Лабрадор выражает в своем протесте мучительное беспокойство по поводу того, зачем «противопоставлять милостям Природы коварное уродство», он сам себе противоречит, поскольку несколькими строками ниже утверждает, что самые прекрасные ковры не смогли бы соперничать с этими рисунками. Никогда, безусловно, эротический эффект грима не использовался столь систематическим и сознательным образом.
. Своими рисунками на лице, равно как и обычаем абортов и детоубийства, мбайя выражали все тот же ужас перед природой. Их искусство провозглашает высочайшее презрение к глине, из которой мы слеплены; в этом смысле оно граничит с грехом. Со своей точки зрения, как иезуита и миссионера, Санчес-Лабрадор оказался в высшей степени проницательным, видя здесь «когти дьявола». Он сам подчеркивает прометееву сторону этого искусства, описывая технику, в соответствии с которой индейцы покрывают свое тело узорами в форме звезд: «Таким образом, каждый эвигуайеги считает себя вторым Атлантом, который не только своими плечами и руками, но и всем своим телом поддерживает неумело вылепленную вселенную». А может быть, объяснение исключительного характера искусства кадиувеу состоит в том, что посредством его человек отказывается быть отражением божественного прообраза?
Рассматривая узоры в форме палочек, спиралей и буравчиков, которым в этом искусстве, по-видимому, отдается предпочтение, неизбежно возвращаешься к мысли об испанском барокко с егo коваными железными деталями и имитацией мрамора. Уж не тот ли наивный перед нами стиль, который был заимствован у завоевателей? Как известно, некоторые темы индейцы переняли у них. Когда в 1857 году индейцы однажды впервые посетили военный корабль, зашедший в реку Парагвай, то уже на следующий день моряки «Мараканьи» увидели на их телах рисунки в форме якорей. Один индеец даже попросил изобразить на своем теле офицерский мундир, который был воспроизведен со всеми пуговицами, галунами, портупеей и выпущенными из-под нее фалдами. Все это доказывает, что у мбайя уже существовал обычай раскрашивать себя
83
и они достигли в этом искусстве большой виртуозности. Кроме того, как бы редко ни встречался в доколумбовой Америке свойственный им криволинейный стиль, он имеет аналогии с археологическими материалами, найденными в различных местах континента, причем некоторые из них на много веков предшествуют открытию Америки. Это подтверждают культура Хоупвелл в долине реки Огайо и недавно обнаруженная в долине Миссисипи керамика племени кэддо, стоянки Сантарен и Маражо в устье Амазонки и культура Чавин в Перу. Уже сама эта географическая разбросанность является признаком древности.
Подлинная проблема состоит в другом. Когда изучаешь рисунки кадиувеу, сам собой напрашивается вывод — их оригинальность заключается не в основных мотивах, которые довольно просты и поэтому скорее всего были изобретены ими самими, а не заимствованы (одно, возможно, не исключает другого). Оригинальность проистекает из той манеры, в какой эти мотивы сочетаются друг с другом, она сравнима с результатом, с законченным произведением. Однако композиционные приемы слишком утонченны и систематичны, чтобы считать обоснованными предположения о том, что образцом для индейцев могло бы послужить искусство эпохи Возрождения. Следовательно, какова бы ни была отправная точка, это исключительное развитие следует объяснять свойственными ему самому причинами.
В свое время я пытался раскрыть некоторые из этих причин, сравнивая искусство кадиувеу с искусством других народов, где прослеживаются аналогии с ним: Древний Китай, северо-западное побережье Канады и Аляски, Новая Зеландия. Нынешняя моя гипотеза значительно отличается от предыдущей, но она не противостоит прежнему толкованию, а дополняет его.
Как я тогда отмечал, искусству кадиувеу свойствен дуализм: это искусство создают мужчины и женщины, причем первые— скульпторы, вторые—художники; первые, несмотря на стилизацию, приверженцы изобразительного натуралистического стиля, тогда как вторые посвящают себя абстрактному искусству. Ограничиваясь рассмотрением этого последнего, я хотел бы подчеркнуть, что дуализм и в нем находит продолжение в нескольких планах.
Женщины используют два стиля; в основе того и другого лежат декоративность и абстракция. Первый стиль, геометрический, отдает предпочтение угловым фигурам, второй, свободный,— кривым линиям. Чаще всего композиции основываются на уравновешенном сочетании обоих стилей. Например, первый употребляется для каймы или обрамления, второй — для основного узора. Еще поразительней пример с глиняной посудой, где геометрическим узором расписывается горлышко, а криволинейным—брюшко, или наоборот. Криволинейный стиль охотнее используется для росписей на лице, а геометрический — для росписей на теле, если только в результате дополнительного подразделения каждая часть не расписывается узором, который сам включает сочетание обоих стилей.
84
Во всех случаях в законченной работе проявляется стремление к равновесию между разными принципами, в свою очередь тоже парными: узор, линейный в начале, в конце заполняет всю плоскость (в виде штриховки, какую применяем и мы, машинально рисуя). Большинство произведений основывается на чередовании двух тем, и почти всегда изображение и фон занимают примерно одинаковую площадь, так что композиция поддается двоякому прочтению. Наконец, в узоре часто соблюдается двойной, применяемый одновременно принцип—симметрии и асимметрии. Это выражается в форме противопоставленных друг другу регистров, которые редко бывают разделены или перерезаны, чаще они резко очерчены либо разбиты на четыре части или на восемь треугольников. Я намеренно пользуюсь геральдическими терминами, ибо все эти правила постоянно возвращают к мысли о геральдических принципах,
Продолжим анализ на одном примере: вот роспись на теле, которая кажется простой. Она состоит из волнистых и соприкасающихся друг с другом полос, образующих веретенообразные правильные поля, по фону которых рассеяны мелкие фигуры — по одной на каждом поле. Это описание обманчиво. Оно, возможно, и передает общий вид законченного рисунка, однако художница начинала не с того, что наносила волнистые линии, а затем украшала каждый промежуток мелкой деталью. Ее метод иной и более сложный. Она работает как мостильщик, образуя последовательные ряды с помощью одинаковых элементов. Каждый элемент состоит из сектора ленты, образованного вогнутой частью одной полосы и выпуклой частью смежной полосы,— это веретенообразное поле, посреди которого располагается одна фигура. Элементы наслаиваются друг на друга, как чешуя, и лишь в конце изображение приобретает равновесие.
Следовательно, стиль кадиувеу ставит нас перед лицом целого ряда сложностей. Прежде всего это дуализм, который проявляется в последовательных планах: мужчины и женщины, живопись и скульптура, изобразительность и абстракция, угол и кривая, геометрия и арабеска, горлышко и брюшко, симметрия и асимметрия, линия и плоскость, кайма и узор, фигура и поле, изображение и фон. Но эти противопоставления воспринимаются задним числом; они имеют статический характер. Динамика искусства, то есть способ, которым узоры изобретаются и выполняются, перекрывает лежащую в основе двойственность во всех планах, ибо первичные темы сначала нарушаются, затем заново складываются во вторичные темы. Через них во временном единстве вмешиваются фрагменты, заимствованные у предыдущих тем, и они располагаются таким образом, что вновь появляется первоначальное единство, как под руками фокусника. Наконец, сложные узоры, полученные подобным способом, в свою очередь раскраиваются и сопоставляются посредством разделения на четыре части, как на гербах, где два узора распределяются между четырьмя углами щита, противопоставленными по два.
85
Здесь появляется возможность объяснить, почему этот стиль напоминает в чем-то самом неуловимом стиль наших игральных карт. Каждая карточная фигура имеет два назначения. Прежде всего она должна выполнять функцию, которая является двойной: быть предметом и состоять на службе диалога — или дуэли — между двумя партнерами, противостоящими друг другу. Она должна также играть роль, выпадающую каждой карте в качестве предмета какого-то собрания: это игра. Из такого сложного предназначения проистекает множество требований: симметрии, которая зависит от функции, и асимметрии, которая соответствует роли. Эта задача решается путем обращения к симметричной композиции, но по наклонной оси, что позволяет избегать полностью асимметричного решения, которое соответствовало бы роли, но противоречило бы функции, а заодно и обратного, полностью симметричного решения, приводящего к противоположному результату. Здесь также речь идет о сложной ситуации, основанной на двух противоречивых формах двойственности, которая разрешается в компромиссе путем вторичного противопоставления между идеальной осью предмета и осью фигуры, его представляющей. Однако, чтобы прийти к этому заключению, мы были вынуждены выйти за рамки анализа рисунка игральных карт: мы должны были задать вопрос—для чего они служат? И точно такой же вопрос рождается в отношении искусства кадиувеу.
Частично мы ответили на этот вопрос, или скорее это сделали за нас индейцы. Росписи на лице прежде всего придают личности человеческое достоинство; они совершают переход от природы к культуре, от «тупого» животного к культурному человеку. Затем, будучи различными по стилю и композиции в разных кастах, они выражают в сложном обществе иерархию статусов. Таким образом, они обладают социологической функцией.
Каким бы важным ни был этот вывод, его недостаточно, чтобы выразить оригинальные свойства искусства индейцев. Продолжим поэтому анализ социальной структуры.
Мбайя делились на три касты, каждую заботили вопросы этикета. Для знати и в определенной степени для воинов главная проблема заключалась в престиже. Судя по старинным описаниям, они были парализованы боязнью «потерять лицо», не оступиться и главным образом не вступить в неравный брак. Следовательно, подобному обществу угрожала опасность расслоения. То ли по собственной воле, то ли по необходимости каждая каста проявляла тенденцию замкнуться в себе в ущерб спаянности всего социального организма. В частности, кастовая эндогамия и умножение оттенков иерархии, должно быть, подрывали возможность союзов, отвечающих конкретным нуждам коллективной жизни. Только так объясняется парадокс общества, противящегося продолжению рода, которое для защиты от опасностей внутреннего неравного брака пришло к практике расизма наизнанку—систематическому усыновлению врагов или чужеземцев.
86
В этих условиях показательно, что на окраинах обширной территории, контролируемой мбайя, на северо-востоке и на юго-западе встречаются почти идентичные формы социальной организации, несмотря на разделяющее их расстояние. Индейцы гуана в Парагвае и бороро в Центральном Мату-Гросу имели (а последние имеют и сейчас) структуру, пронизанную иерархией, сходной с существующей у мбайя. Они были или остаются разделенными на три класса, по поводу которых можно, по-видимому, сказать, что по крайней мере в прошлом они заключали в себе различные статуты. Эти классы были наследственными и эндогамными. Тем не менее опасность расслоения, которая, как говорилось выше, существовала у мбайя, частично компенсировалась как у гуана, так и у бороро разделением общества на две половины. У последних, как нам известно, такое разделение перекраивало классы. В то время как заключать браки между членами различных классов было запрещено, на эти половины накладывалось обратное обязательство: мужчина из одной половины обязательно должен был жениться на женщине из другой половины, и наоборот. Справедливо поэтому сказать, что асимметрия классов уравновешивается в каком-то смысле симметрией составляющих их половин.
Следует ли рассматривать эту сложную структуру, состоящую из трех классов и двух уравновешивающих их половин как действующую сообща? Может быть, заманчиво также разделить эти два аспекта и рассматривать один, как если бы он предшествовал второму. В этом случае найдется достаточно аргументов в пользу приоритета как классов, так и их половин.
Интересующий нас здесь вопрос другого порядка. Как бы кратко ни описал я общественную систему индейцев гуана и бороро, ясно, что в плане социологическом она имеет структуру, аналогичную той, что я выявил в стиле искусства кадиувеу. Мы и здесь имеем дело с двойственным противопоставлением. Во-первых, оно прежде всего проявляется в противопоставлении организации из трех элементов другой, бинарной, причем первая асимметрична, а вторая—симметрична; а во-вторых, в противопоставлении социальных механизмов, основанных либо на взаимности, либо на иерархии. Усилие, потребное для сохранения этих противоречивых принципов, влечет за собой деления и подразделения социальной группы на подгруппы — союзные и противолежащие. Подобно гербу, объединяющему на своем поле прерогативы, полученные по нескольким линиям, общество оказывается раскроено, разрезано, разделено на части, рассечено. Стоит посмотреть на план деревни бороро, чтобы заметить, что она организована на мянер рисунка кадиувеу.
Значит, все происходит так, как если бы, оказавшись перед лицом противоречия своей социальной структуры, гуана и бороро сумели его решить (или скрыть) чисто социологическими методами. Возможно, у них уже существовало деление на половины, прежде чем они оказались в сфере влияния мбайя, так что сам способ находился в их распоряжении. Может быть, они позднее изобрели или заимствовали у других деление на половины, потому
87
что аристократическая спесь была не столь уверенной у этих провинциалов; можно выдвинуть и другие гипотезы. Подобное решение не пришло к мбайя либо потому, что они его не знали (что мало вероятно), либо (это скорее) потому, что оно было несовместимо с их фанатизмом. Тем самым им не удалось разрешить свои противоречия или по крайней мере скрыть их от самих себя с помощью искусственно созданных институтов. Однако то средство, которое отсутствовало у них в социальном плане или которое они не полагали для себя возможным, не могло все же целиком от них ускользнуть. Оно скрытым образом продолжало их тревожить. А поскольку они не могли осознать его и осуществить в жизни, они начали грезить о нем. И не в прямой форме, которая натолкнулась бы на их предрассудки, а в измененной, по виду безобидной — в своем искусстве. Ибо, если этот анализ верен, тогда в конечном счете придется интерпретировать графическое искусство женщин кадиувеу, объяснить его таинственный соблазн и его с первого взгляда безосновательную сложность как иллюзию общества, ищущего с неутоленной страстью средство выразить символическим путем те институты, которые оно могло бы иметь, если бы его интересы и его суеверия не препятствовали ему. Да, велико очарование этой культуры, образы которой запечатлены на лицах и телах королев: словно рисуя их, они изображали золотой век, которого никогда не знали в действительности. И все же, когда они стоят обнаженные перед нами, это в такой же мере тайны золотого века, как их собственные нагие тела.

http://ec-dejavu.ru/p/Publ_Strauss_Tattoo.html
Важно не то, кем тебя считают, а кто ты на самом деле (с)

Son but est tendre a l'impossible (c)

И солнечный луч отразится в зрачках,
Присыпанных пеплом эпох.
Нам некогда думать о наших врагах,
Кто думал – давно уже сдох. (с)
Аватара пользователя
Николай
Великий Ктулху
 
Сообщения: 294
Зарегистрирован: Пт июл 15, 2005 8:34 am
Откуда: из сумасшедшего дома


Вернуться в КУЛЬТУРА

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 7

cron